Люди одновременно живут в разных цивилизациях:
кто-то в рабовладельческом строе, кто-то в средневековье…
Валерий Зорькин
Новый Ренессанс должна дать миру Россия.
У нас другого выхода нет – или Ренессанс, или Апокалипсис.
Сергей Слонимский
Не интервью. Не ток-шоу. Не дискуссия. Не беседа.
Ни одно привычное определение экранного разговора «на двоих» не подходит для документального цикла «Интонация», который 18 июня был представлен на Московском кинофестивале.
«Интонация» - это серия документальных фильмов Александра Сокурова – фильмов-встреч с представителями российской интеллектуальной и политической элиты. Открывали показ цикла на ММКФ две картины - «Валерий Зорькин» и «Сергей Слонимский». Председатель Конституционного суда и композитор. Такое вот несочетаемое сочетание.
Представлял проект филолог Борис Аверин, который стал героем одного из фильмов. Он рассказал страшную вещь: оказывается, собственная интонация у человека сохраняется только до пятилетнего возраста. Пять лет – водораздел, после которого ребенок начинает говорить стандартно, «как все». Вытащить из человека неповторимую, индивидуальную интонацию – задача, которую поставил перед собой Сокуров.
Этой цели подчинено всё – от характера вопросов до манеры съемки. Но главную роль режиссер отвел пространству. Одетого с иголочки Зорькина снимали в Исаакиевском соборе, скромно и даже затрапезно одетого Слонимского – в роскошном ресторане с интерьерами в стиле модерн. И тот, и другой чувствовали себя одинаково - не в своей тарелке.
Сокуров сам задавал траекторию движения – и себе, и герою, и трем операторам. С Зорькиным они ходили по кругу. Круг, конечно, идеальная геометрическая фигура, символизирующая гармонию, но постоянное хождение по нему вызывает ощущение топтания на месте. Разговор тоже буксовал – Зорькину хотелось говорить о привычных материях – о праве, законах, Конституции. А Сокуров как-то сразу провозгласил Конституцию «романтическим» документом, который не имеет никакого отношения к реальности, и задавал неудобные вопросы – про политику, войну в Чечне, терроризм, армию. Герой спасался бегством в безопасные абстракции – «как должно быть». А Автор настойчиво сталкивал его в «как оно есть».
К концу фильма этот порочный круг ощущается почти физически: Герой и Автор ходят по великолепным интерьерам Исаакия, но все время «жмутся к стеночке». Интерьер вроде как есть, но почти невидимый - а его так хочется рассмотреть. И только в финале Сокуров дает один-единственный общий план – выдох-выход в колоссальное пространство собора.
То, что Слонимского снимают в двухэтажном зале ресторана, постоянно подчеркивается верхними ракурсами. Мы постоянно смотрим на Героя сверху вниз. Семантика такого взгляда в кино очевидна: Герой кажется менее значимым, он вообще меньше. Слонимский благодаря этому приему уменьшился еще и в возрасте.
Он, как и Зорькин, был готов к разговору о Профессии, Деле, Музыке – разговору взрослых. А ему задавали те же неудобные вопросы – про конфликт арабов и израильтян, тоталитарное государство и пропасть между национальными культурами. И здесь Слонимский превращался в ребенка – наивного, прямодушного, трогательного, «дитя-старика», как однажды Толстой назвал Тютчева.
А Взрослый-Сокуров между тем с деспотичной настойчивостью выдергивал Ребенка-Слонимского из комфортного состояния: водил по траектории броуновского движения; когда наконец посадил – тут же вскочил сам, поставив в неловкое положение разговора сидящего со стоящим; когда начали пить чай, и Слонимский положил в рот кусок сахара – Автор как бы невзначай задал вопрос, и Герою пришлось срочно оправдываться, давиться сахаром и отвечать.
Задавать вопрос «не к месту», держать катастрофически длинную – провокативную - паузу, ввергать в состояние дискомфорта, вытаскивать из привычной системы координат - всё это Сокуров делает мастерски, изобретательно и остроумно. Этот конфликт – главный конфликт двух картин, и, вероятно, всего цикла, - задается в самом начале и не ослабевает до самого конца. Одиссей выманивает Полифема из пещеры, кидает в него камни, Полифем прячется, Одиссей снова его выманивает. Невероятно увлекательная шахматная партия. Если окунуться в нее с головой, принять эту игру, то от экрана не оторваться.
Кроме того, фантастически интересно смотреть на самого Сокурова. Вытягивая из героев их индивидуальную интонацию, заставляя их по-разному говорить о разном, он и сам разный в этих двух картинах. В «Зорькине» он император, вызвавший на аудиенцию некоего сановника. Император искусно скрывает раздражение и негодование – «как же вы могли допустить!», - а сановник должен оправдаться и при этом не потерять лица – «Вы же сами, Ваше Величество, постановили: статья такая-то пункт такой-то гласит…»
В «Слонимском» Сокуров - родитель, устроивший допрос нашкодившему ребенку. Он строг и порой даже страшен, но если приглядеться, то можно увидеть улыбку в уголках губ, которую он старательно прячет.
Как и в первом фильме, только в финале Герой и Автор выходят из замкнутого пространства. И только в финале мы смотрим на Слонимского снизу вверх – расслышав и запомнив его уникальную, ни на кого непохожую интонацию.