Когда после фильма просматриваешь интернет, никогда не находишь того, что ищешь. Картина, если случилось, рождается снова, а в случае с «Мададайо» - это важная встреча. Интернет подскажет год, преподнесет абзацы интервью и даже упомянет, что это «последний фильм великого японца», но этого недостаточно. Если встреча произошла, надо извлекать опыт.
Это необычное кино. 130 минут мы видим пожилого профессора и его студентов. Профессор Усида уже давно не преподает, но благодарное студенчество не покидает его гостиной. Сцена за сценой (буквально), когда зритель ждет внешней истории, учитель и ученики просто беседуют и проживают историю внутреннюю. Среда где-то на периферии: о войне сказано три слова, показан сгоревший дом и два джипа с американскими военными. Вспоминается Нагиса Осима с «Империей чувств», где лишь в одном кадре режиссер дал разнонаправленных героя и марширующих солдат, остальное же время было отдано «телесной трагедии».
Куросава не желает фабулы, она закончилась на 2-й минуте. В «Мададайо» предельное внимание направлено на нюансы, презрительно именуемые «мелочами» жизни. Год за годом бывшие студенты, но по-прежнему преданные ученики, чествуют профессора: «Наш сэнсэй – чистое золото!» Если в начале ленты ему 58, в конце 77. Видевшие картину оценят актерское мастерство – исполнителю главной роли Татсуо Матсумура на момент съемок было 79.
На ежегодном чествовании студенты кричат: «Мадакай?» - «Готов?» Профессор встает и отвечает кликом: «Мададайо!» - «Еще нет!» Сцена их переклички доставит синефилам особую радость, став достижением в показе обрядовых действ.
Кем стали студенты, неизвестно. Камера проникнет в офис одного из них всего дважды, о других мы не узнаем ничего. Из-за постоянного их присутствия у профессора, создается ощущение, что они не заняты ничем. Фильм не занят их достижениями/неудачами, он занят отношениями c учителем. И здесь Куросава великий художник, понятно, почему Спилберг назвал его «Шекспиром нашего времени».
Камерность картины предполагает неспешное развитие. Другой автор мог бы взять три-четыре сцены с учениками, а остальное время заполнить историческими событиями, войной, флешбэками. Куросаве нужно дление. Как Дрейер «вдруг» остановился на лице Фальконетти и довел воздействие крупного плана до предела, так Куросава увидел, казалось бы, в одной сценке, в одном эпизоде общения учителя и ученика, которая промелькнула бы у другого автора как очередная, увидел течение жизни, и посвятил ему весь экран.
Тонкая психологическая огранка требует особого времени, и эта острая проблема всегда стояла перед кинематографистами. Мерное течение «Мададайо», длительные беседы, полные иронии и теплоты, периодичные дурачества студенческого братства втягивают зрителя, и после часа просмотра удивительная структура (сидят и говорят!), начинает воздействовать: понимаешь чисто языковые шутки, забываешь о «правильности» фильма, о том, нравится тебе или нет. После просмотра остается неприятное ощущение – оценить невозможно. Нельзя сказать «плохо» или «хорошо», поставить 6 или 9; фильм живет своей жизнью, но это жизнь. Не все равно, как это бывает после «красивой» и «профессиональной» картины.
Проблема времени раскрывается и с другой, технической, стороны. Куросава всегда использовал 2-3 камеры. «Традиционная съемка, при которой требуется останавливать действие после каждого кадра, для меня недопустима»[1], - говорил режиссер. Дление в кадре почти реально, актерский жест уникален.
Можно было бы написать о гуманизме, о методе съемок, о групповых актерских комбинациях, геометрических и цветовых предпочтениях мастера. Но зачем? Одной из задач киноведа является организация встречи зрителя и фильма. Да, каждому свое, но есть такие формы, через которые можно что-то узнать, несмотря на вкус или интеллектуальную подготовленность. Этот путь стоит пройти.
Нет идеальной химической комбинации, чтобы родилось кино. Скорее, это дело алхимии. И большого сердца.
Куросава умел.
«Наш сэнсэй – чистое золото!»